Недавно почивший старец Паисий (Эзнепидис) (1924–1994), - был одним из самых известных на Святой Горе Афон. Книга его Слов составлена стараниями сестер основанного им монастыря святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова близ Фессалоник– по записям, от руки и магнитофонным, бесед старца с духовными чадами. Основной текст книги делится на четыре части: О грехе и диаволе (с. 37-124), О современном человеке (с.125-208), О духе Божием и духе мира сего (с. 209-302), О Церкви в нашу эпоху (с. 303-381). Уже из названия разделов видно, что книга имеет своей целью прежде всего ответ на вопросы, с которыми сталкивается верующий человек сегодня. Очень хороший перевод, - видно, что переводчик постарался выразить средствами русского языка безыскусную речь старца. Книга прекрасно оформлена, смелость издателей выпустить книгу тиражом в 50 000 экземпляров и имя автора вдохновляют и на первый взгляд обещает глубокое достойное чтение.


Но с первых же строк, неожиданно читатель погружается в поток противоречий. Старец Паисий так обосновывает духовным чадам необходимость не столько записывать его беседы, сколько жить согласно их содержанию: Пустого и бесполезного я не говорю никогда. (с. 12, 14). - Нечто неслыханное в устах православного подвижника! Но через несколько страниц старец вроде как поправляется, указывая на свое недостоинство сравнением себя с тыквой с арбузной коркой (с. 26). К сожалению, далее следуют примеры, вызывающие еще больше недоумения.


В словах афонского монаха о грехах и гибели мира нет даже слабого намека рассматривать судьбу мира в свете христианской эсхатологии. Вместо этого присутствует какой-то ненормальный оптимизм: диавол разрушает мир, но Бог мир подправит, и все наладится, все станет хорошо (с. 23, 25, 27-28). Христос победит, политики уже обеспокоены, они знают, что лучшие люди – это люди Церкви. Если бы не невнятность, приблизительность изложения, можно было бы предположить, что старец Паисий вполне разделяет хилиастические заблуждения.


Собственно говоря, и сам диавол старцу не страшен. Очень живо, без отвращения и страха, даже с каким-то вкусом и радостью он рассказывает о видении ему диавола, и не однажды (с. 55, 62). И то, что он слышал как бы блеяние ягненка во время проскомидии (с. 348), не приводит его в трепет. А чего стоит замечание в духе современного оккультизма, что душевное состояние человека передается на его работу… (с. 198-199).


Мысль старца вроде как обращается исключительно к православным темам, но как бы не может соскочить со одного уровня их рассмотрения, она не уходит вглубь православного учения. В книге нет практически ни одной святоотеческой цитаты, но масса примеров из армейской жизни: добренький старичокнаставляет о том, как следует относиться к женским брюкам, косметике, что приобретением материальных благ умножается суета, что необходимо воспитывать детей по-православному. Наоборот, мысль старца как бы взвивается вверх, все выше и выше, по спирали невнятных озарений, благочестивой риторики: наша жизнь должна быть более высокой, чем жизнь духовных мирян – что это значит – непонятно (с. 76 и др.).


О молитве, кажется, упоминается лишь в одном месте, о чтении духовной литературы - кажется, нигде. У старца, похоже, мало представления о существовании церковных правил, канонов, - наконец, просто учения Церкви о мире и себе самой, что нужно и действовать и учить согласно этим правилам. Обвиняя католиков в рационализме, он сам проявляет тот своеобразный часто встречающийся православный рационализм, - эдакое своеумие, своим умом дошел, без ссылок на какой либо православный авторитет, все – по жизненным наблюдениям.


Его прямой совет – не пытаться толковать Писание и Отцов с помощью рассудка, но включать добрые помыслы (с. 223), что больше напоминает призыв к некоему мечтательному состоянию ума, которое само собой приводит человека к верному истолкованию Писания.


Вообще говоря, при чтении часто возникает впечатление, что главная симпатия старца Паисия лежит не в плоскости Православия, но того представления (характерного отчасти и для современной церковной риторике в России), что все греки – потенциально православные люди. В России их бы назвали паравославными по рождению. Отсюда сокрушения по поводу разрушения внешних форм православной жизни (одежда, семейный уклад, новые лжеучения, равнодушные к религии дети, кремация, а не захоронения умерших, и пр.). Мысль старца никак не может оторваться от мира земного и обратиться к миру горнему. Оценки и описания отклонений от православного образца бывают у старца весьма точны, но, не имея никакой внятной положительной программы, вряд ли могут быть убедительными для внешнего православию человека.


Эта неученость, народная простота логично приводят к весьма серьезным погрешностям в догматических оценках, причем тут старец жестко и последовательно держится взятого мнения. Например, обычно для народного благочестия истолковывать бедствия как примеры Божьего гнева, но толкования старца Паисия полностью совпадают с уже занятой позицией. В 1940 г. на Крите в день Успения Божией Матери по новому стилю итальянцами был взорван греческий крейсер (с. 239, прим. 8). Старец понимает это, как милость Божию, помогшую Греции в едином порыве обратиться против врага. А пожар, случившийся на Афоне в 1990 г., который полыхал весь Успенский пост и прекратился сам собой в день Успения по старому стилю, как указание, что надо покорить воле Божией и не роптать на беду (с. 123-124 и прим. 23).


Излишне говорить, что старца оскорбляет, как он выражается, хула суперревнителей (так он называет греческих старостильников) на Таинства Поместных Церквей (т. е. церквей так называемого Мирового Православия (WorldOrthodoxy)) (с. 364).


Знаменательно, что переводчик, как бы солидаризируясь со старцем, очень тонко передает эту постоянную двойственность и неопределенность догмамтической позиции старца: слово акривия (точность в соблюдении канонов) переведено как бескомпромиссность, что отправляет слово акривия в плоскость более душевного, чем формального, поведения (с. 350, прим. 19).


В прочих, менее бросающихся в глаза, вопросах православного учения, старец нередко попадает впросак: хвалит как благочестие отказ разговляться на Пасху до второй половины дня, потому что на литургии человек причастился (с.243) (какой канон установил такое?), рекомендует, чтобы на литургии был хотя бы один причастник (с. 346-350) (как будто не обязательно, по 9 Апостольскому правилу, чтобы все присутствующие на литургии причащались). При этом он считает, что душевное переживание недостоинства священником дает ему право отказаться служить литургию! (с. 350).


Надо быть справедливым, у старца есть представление о ревнителях православного учения: И все же, когда это будет нужно, Господь восставит и Марков Эфесских, и Григориев Палам, которые соберут воедино всех наших израненных соблазном братьев – для исповедания веры, во утверждение Предания и на великую радость нашей Матери-Церкви (с. 365).


Употребляя выражение Матерь-Церковь старец имеет в виду Константинопольский патриархат во-первых и мировое православие во-вторых. Но если учесть всю неясность вероучительной мысли самого старца Паисия Святогорца, одного из самых ярких представителей современного православия на Афоне, вряд ли стоит ожидать новыхМарков Эфесских и Григориев Палам от среды афонского новостильнического монашества.


Ради справедливости следует оговорить, что книга вовсе не бесполезная для широкого православного читателя, она настраивает на благочестивую волну, а изрядная часть житейских примеров, приводимых старцев, может служить большим утешением и укреплением в трудной жизни православного верующего в современном мире. Беда, что эти совпадения – только отзвуки настоящего святоотеческого Православия.


Поэтому вполне уместно сравнить старца Паисия с писателем, книги которого выходят таким же тиражом, - с Борисом Акуниным. Как Акунин весьма неплохо копирует интонации, например, романа Достоевского Бесы, так и старец Паисий Святогорец время от времени попадает в тон православной мысли; но старцу Паисию так же далеко до любого православного автора, пусть даже и не стоящего в ряду святых Отцов, как писателю Акунину до Достоевского. Но, как и Акунин, старец Паисий, безусловно, найдет своего читателя.